не сразу смог прочесть послание и, пребывая в состоянии раздражения, отклонил всякую помощь в расшифровке. Наконец он разобрал написанное:

— Значит, мой лорд-наместник наконец выказывает некоторое внимание семейству Хэмли. Приближаются выборы, не так ли? Но я им могу сказать, что нас так просто не заманишь. Я так понимаю — капкан поставлен на тебя, Осборн? Что ты такого понаписал, что этот французский мусью так сильно заинтересовался?

— Это не я, сэр! — сказал Осборн. — И письмо, и приглашение — для Роджера.

— Мне это непонятно, — заметил сквайр. — Эти виги никогда не обращались со мной подобающим образом — да мне от них это не очень-то было и нужно. Герцог Дебенхэм имел обыкновение проявлять должное уважение к Хэмли — старейшему роду землевладельцев в графстве, но с тех пор, как он умер и его сменил этот захудалый лорд-виг, я больше ни единого раза не обедал у лорд-наместника.

— Но мне кажется, сэр, я слышал, как вы говорили, что лорд Камнор имел обыкновение приглашать вас, только вы не считали нужным ездить к нему, — сказал Роджер.

— Да. А что ты хочешь этим сказать? Ты же не предполагаешь, что я готов был отказаться от принципов своей семьи и искать расположения вигов? Нет уж, предоставь это им. Они готовы пригласить наследника Хэмли, когда приближаются выборы в графстве.

— Я же говорю вам, сэр, — сказал Осборн раздраженным тоном, каким говорил иногда с отцом, когда тот бывал особенно неразумен, — лорд Холлингфорд приглашает не меня, а Роджера. Роджера начинают признавать тем, кто он есть: настоящим молодчиной, — продолжал Осборн, и в его словах укор самому себе примешивался к великодушной гордости за брата. — Он становится известен. Он пишет о новых теориях и открытиях французов, и этот иностранный ученый, вполне естественно, хочет с ним познакомиться, потому лорд Холлингфорд и приглашает его на обед. Все совершенно понятно. — Понизив голос, он обратился к Роджеру: — Политика тут совершенно ни при чем — хоть бы отец понял это.

Конечно, сквайр расслышал это короткое замечание с досадной неточностью, характерной для начинающейся глухоты, и то, как оно подействовало на него, было заметно по усилившейся желчности его речи.

— Вы, молодые, думаете, что все знаете. Говорю вам — это явная хитрость вигов. И чего ради Роджеру — если этому человеку на самом деле нужен Роджер — заискивать перед французом? В мое время считалось, что их положено ненавидеть и побеждать на войне. Но ты, Осборн, просто из самомнения пытаешься представить дело так, точно не ты им нужен, а твой младший брат. А я тебе говорю, что — ты. Они считают, что старший сын непременно бывает назван в честь отца: Роджер — Роджер Хэмли-младший. Это же ясно как день. Они понимают, что меня им на мякине не провести, так они затеяли эту выдумку с французом. С какой стати ты взялся писать об этом французе, Роджер? Мне казалось, что ты слишком здравомыслящий человек, чтобы обращать внимание на их фантазии и теории, но если они и в самом деле тебя приглашают, то я не потерплю, чтобы ты ехал встречаться с иностранцами в доме у вигов. Им следовало пригласить Осборна. Он представляет дом Хэмли, если уж не я, а меня им не дождаться — пусть-ка попробуют. К тому же в Осборне есть что-то от мусью — это оттого, что он так любит ездить на континент, а не возвращаться в свой добрый старый английский дом.

Он на все лады повторял уже сказанное, пока не вышел из комнаты. Осборн продолжал отвечать на его бессмысленное ворчание, что только приводило отца в еще больший гнев, и, когда сквайр наконец удалился, Осборн повернулся к Роджеру и сказал:

— Ты, конечно, поедешь, Роджер? Десять против одного, что он завтра будет в другом настроении.

— Нет, — ответил Роджер довольно резко: он был чрезвычайно разочарован. — Не стану рисковать рассердить его. Я откажусь.

— Не делай такой глупости! — воскликнул Осборн. — Отец ведет себя совершенно неразумно. Ты же слышал, как он постоянно сам себе противоречит. И чтобы такой человек, как ты, был в подчинении, словно ребенок, у…

— Не будем больше говорить об этом, Осборн, — сказал Роджер, быстро строча пером по бумаге. Когда записка была написана и отослана, он подошел и ласковым жестом опустил руку на плечо Осборна, который сидел, делая вид, что читает, на самом же деле — сердясь на отца и на брата, хотя и по разным причинам. — Как идет дело со стихами, старина? Надеюсь, они уже почти готовы предстать перед светом.

— Нет, не готовы, и, если бы не деньги, мне было бы все равно, будут ли они когда-нибудь изданы. Что толку в славе, если не можешь пожинать ее плоды?

— Брось, не будем больше говорить об этом, давай поговорим о деньгах. На следующей неделе я еду на свой соискательский экзамен, и у нас у обоих появятся кое-какие деньги, потому что им и в голову не придет не дать мне соискательство теперь, когда я первый выпускник. Сейчас у меня с деньгами туго, и я не хочу беспокоить отца. Но когда я стану младшим научным сотрудником, ты повезешь меня в Уинчестер и представишь своей маленькой жене.

— В понедельник будет уже месяц, как я от нее уехал, — сказал Осборн, отодвигая свои бумаги и глядя в огонь, словно пытаясь вызвать перед собой ее образ. — В своем сегодняшнем письме она просит передать тебе такую милую весточку. Ее бессмысленно переводить на английский — прочти сам, — добавил он, указывая на пару строчек в письме, которое достал из кармана.

Роджер подозревал, что одно-два слова были написаны с ошибками, но их смысл был таким нежным и любящим и в них чувствовалась такая простодушная, уважительная благодарность, что он снова невольно потянулся душой к маленькой, никогда им не виденной невестке, с которой Осборн познакомился, помогая ей отыскать какую-то одежку, потерянную одним из детей, которых она вела на ежедневную прогулку в Гайд-парк. Дело в том, что миссис Осборн Хэмли была не более чем французской бонной, очень хорошенькой, очень грациозной и совершенно затерроризированной буйными детьми, порученными ее попечению. Она была молоденькой сиротой, которая очаровала путешествующую английскую супружескую пару, когда принесла в отель некоторые предметы lingerie [62] для мадам, и была поспешно нанята ими в качестве бонны для их детей — отчасти будто ручной зверек и игрушка, отчасти потому, что детям полезно учиться французскому у местной уроженки (из Эльзаса!). Очень скоро ее хозяйка перестала уделять особое внимание